Священник Георгий Чистяков

Впервые в истории вопрос "Что такое Бог?" сформулировал не богослов и не философ, не мистик и не подвижник, а живший в Сиракузах на рубеже V и VI веков до н.э. тиран Гиерон. Он задал этот вопрос, как рассказывает Цицерон, поэту Симониду. Чтобы обдумать ответ, поэт попросил один день, потом два дня и чем дальше – тем больше. Наконец Гиерон не выдержал, и тогда Симонид ответил: "Чем больше я над этим думаю, тем темнее кажется мне вопрос".

Сразу вспоминается Священное Писание, Ветхий Завет. Когда освящается иерусалимский Храм, Соломон говорит, что Бог благоволит обитать во тьме. Помните этот момент? Храм наполняет облако, и царь Соломон произносит эти слова (ср. 3 Цар 8. 12). В сущности, то же самое говорится в прологе Евангелия от Иоанна: "Свет во тьме светит" (Ин 1. 5). Этот свет Бога всегда окутан темнотою. Если мы начнём под этим углом читать Священное Писание – что есть Бог? – то увидим, что оно не даёт ответа, и по очень простой причине: Писание – это голос пророков, возвещающий слова, которые вкладывает им в уста Сам Бог. Поэтому, наверное, там и нет ответа на такой вопрос. Только один раз, у купины, Бог говорит Моисею: "Аз есмь Сущий", Аз есмь Тот, Кто есть (ср. Исх 3. 14), – и более ничего. Конечно, по разным библейским характеристикам можно попытаться составить себе представление о Боге. Но когда мы возьмёмся за эту работу, то, возможно, воскликнем вместе с поэтом Симонидом: "Чем дальше вдумываешься, тем темнее и темнее становится вопрос".

 

Храм свв. Космы и Дамиана в Шубине. 23 марта 2007 года. Последняя Литургия отца Георгия. Последняя фотография

В истории новой европейской мысли классическое определение, что есть Бог, дал в XVII веке Рене Декарт. Он говорит: "Бог вечен, всеведущ, всемогущ, Он источник всякой истины и справедливости, Творец всех вещей... в Нём заключено всё то, в чём мы можем заметить некое бесконечное совершенство, не ограниченное никаким несовершенством". Это определение как будто взято из тех самых характеристик Бога, звучавших из уст пророков. Таков же, как у Декарта, образ Бога в средневековом религиозном искусстве: Он восседает над всеми, Он царит над миром, Он благ, праведен, суров, далёк, но в суровости Своей бесконечно справедлив.

Всего лишь на 50 лет старше Декарта был поэт Торквато Тассо, который в своей поэме "Освобождённый Иерусалим" говорит о том, как Бог с высокого престола взглянул вниз и увидел в одно мгновение и единым взглядом всё, что включает в себя мир. Это тоже очень чётко сформулированное определение, хотя и в стихах: Он увидел, взглянув in sol punto – в одно мгновение, in una vista – одним только взглядом всё, что мир в себе делает единым – aduna.

Казалось бы, оба определения нас вполне устраивают, они прекрасны, они совершенны. Но каким-то холодом, белоснежным сиянием горных вершин – холодным сиянием – веет от этих определений. Вдумываясь в слова поэта и философа, понимаешь, что имел в виду Блэз Паскаль, современник Декарта и его друг, когда сказал, что Бог Авраама, Исаака, Иакова – это не Бог философов и учёных. И Декарт, и даже поэт Тассо дают словесный образ Бога философов и учёных. Нет, говорит Паскаль в своём "мемориале" – на маленьком клочке бумаги он записал эти слова и потом в течение всей своей жизни носил во внутреннем кармане, – нет, Бог, явившийся Аврааму, не похож на образ Бога, создаваемый философами и учёными.

 

Священник Георгий Чистяков

А вот ближайший продолжатель Декарта – Бенедикт Спиноза пошёл совсем иной дорогой в своём определении Бога. Оно есть только в "Философском словаре" у Вольтера. Там был такой фрагмент из Спинозы: "Что касается любви к Богу, эта идея даёт мне понять, что Бог глубоко присущ моему существу, а также что Он даёт мне существование и все мои свойства... даёт мне их щедро, без страха и упрёка и без того, чтобы подчинять меня чему-либо иному, кроме моей природы. Эта идея изгоняет опасения, беспокойство, неверие и все погрешности пошлой и корыстной любви. Она даёт мне почувствовать, что это благо, которое я не должен утратить и коим я владею тем более, чем более я познаю его и люблю".

В этом небольшом тексте, в определении, которое даёт Спиноза Богу, двенадцать раз употребляются местоимения "я", "меня", "мой". Таким образом Спиноза декларирует, что Бога понять, Бога полюбить, Бога почувствовать, Бога знать можно только из своего собственного, личного опыта и больше ни из чего другого; что только через мои с Богом отношения я могу сказать, Кто это Такой – только через мою с Ним борьбу или мою с Ним встречу.

Ещё один философ – младший современник Вольтера Гельвеций – писал так: "Иисус и апостолы разрешают человеку свободно пользоваться своим разумом. У меня есть собственная совесть, моя совесть, у меня есть мой собственный ум, моя собственная Религия..." Интересно, что в первом издании трактата слово "Религия" – с большой буквы. Есть огромный смысл в этом выражении – ma Religion – с большой буквы. Эта Религия – вера в Единого Бога, Его возлюбленного Сына Иисуса Христа и Духа Святого. Religion с большой буквы у Гельвеция, Вольтера, у французских писателей XVII–XVIII веков – это всегда, в отличие от религии древних, вера в Единого Бога, наша вера.

Итак, дальше Гельвеций говорит: "Я не хочу брать образцом для моей веры веру кого-то другого". И он цитирует одного парижского учёного, который примерно в то же время сказал так: "Небо наделило меня душой, способностью суждения, а я возьму и подчиню её суждениям других людей, и они будут руководить мной, в моей душе жить и умирать". Комментируя это положение – о том, что каждый должен осознавать, во что он верит, писатель спрашивает: "Но можно ли, допустимо ли человеку предпочесть свой собственный разум разуму всей нации?" И приводит цитату из апостола Павла: "Для иудеев это скандал, а для язычников глупость" (ср. 1 Кор 1. 23). Гельвеций даёт очень хорошее толкование этому знакомому нам апостольскому тексту. Получается по нему, что коллективными могут быть только заблуждения, предубеждения и фобии. Наоборот, истина всегда носит личный характер, она каждому из нас открывается особо, и каждый должен сам её осмыслить и пережить в глубинах своего разума и сердца. В противном случае она из истины превращается в безжизненную аксиому.

 

Священник Георгий Чистяков

Итак, истина, пока она не осмыслена тобою изнутри, остаётся чем-то мёртвым и безжизненным. Именно поэтому в конце концов человек приобретает через свой личный опыт не знание о Боге, но знание Самого Бога. Кант хорошо говорит по этому поводу: "Религия, основанная на чистой вере, не есть общественное достояние, но каждый те успехи, которые он в ней сделал, может сознавать только для себя самого". Повторяю: коллективными могут быть только заблуждения, но не истина. Это известно, пожалуй, каждому ребёнку. Он проверяет всё сам, когда учится ходить, открывать двери и т. д., – он не доверяет другим на слово, но проверяет. И школьник, доказывая теорему, не доверяет тому, пусть великому, учёному, кто её сформулировал, но доказывает эту теорему сам и только за это получает пятёрку. Утверждение, что истина глубоко лична, может показаться абсурдным, потому что каждая научная истина, всё, что касается анатомии или физиологии животных, человека, растений, – существует и без нас. Но пока это нами не перепроверено, не пережито, не осмыслено, – это ещё не моё, это что-то чужое, мёртвое.

Никто не имеет права решать за другого, какими должны быть его личные убеждения. Когда наша религиозность основывается не на личном переживании встречи с Богом, не на личном ощущении того, что всепобеждающая десница Божья касается нас, а лишь на том, что мы причисляем себя к той или иной традиции и принимаем эту традицию как нечто безусловное, тогда религия трансформируется в клерикализм. Что такое клерикализм? Это религиозность, основанная не на личной встрече с Богом, а на признании истин, которые исповедует та или иная христианская конфессия или какая-то другая религия (может быть и исламский клерикализм, и иудейский), – без личного переосмысления, без прикосновения Божьего и без того, чтобы "горело сердце наше" (ср. Лк 24. 32).

Приведу в пример надпись на дверях храма (её сейчас нет). Там было написано: "Благословляется выключать мобильные телефоны". И вспоминаются слова: "Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием..." и т.д. Ведь что такое благословение? Благословение – это сакраментальный акт, почти таинство. При чём тут мобильный телефон? Надо было написать: "Убедительная просьба выключать мобильные телефоны" или даже проще: "Запрещается пользоваться мобильными телефонами" – и это было бы правильно, может быть, резко, но правильно. Потому что благословение – это дар Бога. Наше сердце принимает его, как драгоценность, и становится живым телом Завета, внутри которого этим благословением пребывает Сам Бог. Я указываю наметившуюся сейчас опасную тенденцию, когда мы испрашиваем благословения на всё что угодно, хоть на то, чтобы гвоздь в стену вбить, тем самым девальвируя великие христианские ценности, превращая их в нечто бытовое.

 

Священник Георгий Чистяков

Довольно распространено выражение "православный образ жизни". На самом деле в нём нет никакого смысла. Можно жить по "Домострою", можно соблюдать все посты, можно не нарушать всё, что касается Десяти заповедей (применительно ко второй их половине, с пятой по десятую, т.е. к тем, которые заповедуют нам отношения друг с другом – не убий, не укради, не прелюбодействуй и т.д.), с внешней точки зрения можно быть образцом христианина: я не пью, я не курю, я соблюдаю вот эти заповеди, я читаю молитвенное правило... Но если я не пережил встречи с Богом, я ещё не христианин.

Надо сказать, что в прежние времена, при царе, печатались книги и высказывались мнения, которые и сегодня очень часто люди не воспринимают. Вот, например, не так давно Саша Гордон сделал передачу с двумя гебраистами, которые рассуждали о том, как воспринимают Иисуса в иудейской традиции, кто Иисус из Назарета для верующих иудеев. Как только передача прошла в эфир, сразу посыпались письма по e-mail'у – более ста писем они получили с проклятиями, с оскорблениями, с непечатными словами, с жёсткими определениями, вроде: как ты смел, вонючий жидюга, вторгнуться на наше поле и оскорблять нашего Иисуса. А с другой стороны, есть прекрасная книга Плутцера, которая издана на русском языке и в которой говорится о том, кто такой Иисус с точки зрения иудея. Есть замечательная французская книга, которая называется "Jesus Juif pratiquant", т.е. Иисус как практикующий иудейский верующий; эту книгу написал брат Эфраим из общины Beatitudes (Блаженств), который был у нас в гостях, – это замечательный человек. Иисус начинает свою проповедь и живёт как раз среди тех, кто исповедует иудаизм. И Он не противопоставляет Себя им, Он только говорит, что в этой вере есть что-то ущербное, когда люди верят не в Бога, а в какие-то правила. Столкновение Иисуса с фарисеями в том, что они любят правила, а Он говорит им и нам о том, что есть нечто такое, что больше любых правил.

Гельвеций, которого я сегодня цитировал, также пишет: язычников ли – ессеев, саддукеев, которые отрицали бессмертие души и даже бытие Божие, порицает Иисус? Нет, это относилось к фарисеям. Современный американский психолог чешского происхождения Станислав Грофф в одной из своих книг вспомнил о своём друге, профессоре религиоведения, который всегда говорил так: "Многое в официальных религиях напоминает вакцинацию. Человек приходит в церковь и получает небольшую прививку, что впоследствии защищает его от реальных вещей. Так, многие люди полагают, что регулярного посещения церкви по воскресеньям, проговаривания молитв и слушания служб достаточно для того, чтобы считаться истинно верующим человеком". Это как раз о евангельских фарисеях сказано. Фарисей получил эту прививку благочестия и считает: всё, он этим уже спасён. Но и мы с вами часто получаем эту прививку и часто испытываем ложное чувство, что спасение у нас уже есть. Грофф хорошо говорит, что ложное чувство того, будто это уже есть, мешает людям отправиться на поиски подлинных духовных открытий, отправиться в путешествие на поиски Бога.

 

Священник Георгий Чистяков

Это выражение – духовное путешествие – одно из ключевых в богословии митрополита [Сурожского] Антония. Именно это путешествие приводит к встрече с Богом (вот вам ещё одно ключевое у Антония слово – встреча). Опасной и трудной экспедицией когда-то назвал веру в Бога отец Александр Мень. Так вот, если мы получаем прививку клерикализма, то это мешает нам отправиться в духовное путешествие, мешает начать делать подлинные открытия.

Клерикализм – это служение фетишу. Клерикализм начинается там, где основу и существо служения Богу образуют не принципы жизни в Боге, но правила веры и обряды. Другое дело путь к Богу. Может быть, вы помните, как митрополит Антоний рассказывает о человеке, который пришёл к нему однажды и со слезами сказал: "Покажите мне Бога. Не видав Его, я не могу верить, а без Него жить не могу". Владыка спросил, есть ли в Священном Писании какое-то место, которое его волнует больше всего, и он сразу ответил: "Да, это текст из 8-й главы Евангелия от Иоанна, где речь идёт о женщине, схваченной во время свидания с любовником". Митрополит предложил ему представить себе: вот он вернулся в день, описанный в Евангелии, и присутствует при том, что совершается. "Сядьте, – сказал владыка Антоний, – и подумайте, кто вы в этой сцене". Он подумал и ответил: "Я себя вижу единственным иудеем, который не ушёл, по слову Христову, и побил камнями эту женщину". Тогда митрополит сказал: "Ну, благодарите Бога, что Он не даёт вам с Собой встретиться, потому что вы Его не только видеть не можете – у вас ничего общего с Ним нет". Что же было дальше? "Он ушёл, – говорит митрополит Антоний. – Прошло восемнадцать лет. Я его крестил два года тому назад. Но восемнадцать лет без двух он боролся, искал и наконец встал на место женщины, взятой в прелюбодеянии". Вот какова дорога, ведущая человека к Богу. Порой это трудный, долгий и чудовищно опасный путь, а вовсе не просто религиозная практика, не просто благочестие.

Грофф вспоминает о том, что Карл Густав Юнг считал: основная функция формализованной религии именно в том и заключается, чтобы защитить людей от непосредственного переживания Бога. Помните, как у Достоевского? "Страшно впасть в руки Бога живаго..." – цитирует старец Зосима слова из Послания (Евр 10. 31). И мы очень часто ищем пути защититься от этого. Митрополит Антоний видит и в клерикализме нечто подобное. Он нередко говорит, что главное состоит в том, чтобы Церковь не становилась между человеком и Богом. И тут же добавляет: конечно, Церковь не в мистическом смысле слова, но как обычаи, установления, требования каких-то священников, обряды и т.д. Вот всё это можно назвать, в отличие от веры, религиозностью. Грофф замечает, что официальные религии, как правило, распространяют представление о Боге как о внешней по отношению к людям силе. А Спиноза хорошо говорит, что Бог действует имманентно, а не трансцендентно, то есть не помимо нас, неизвестно откуда, но из глубин нашего "я".

Современному сознанию, лет пятьдесят тому назад писал Юнг, вообще плохо даётся понятие веры, оно с отвращением отвергает веру. Юнг имеет в виду не атеистов, не тех, кто отвергает религию, но именно тех, кто считает себя верующим, посещает богослужения и соблюдает какие-то правила религиозной жизни. Человек сегодня не открывает Бога, но выбирает религию. И поэтому религия становится для него прежде всего каким-то сакральным знанием, но не распахнутостью сердца, какой-то тайной наукой, овладев которой, можно обезопасить себя от страха перед небытием, уберечься от разного рода бед, неприятностей и несчастий. Это и понятно, потому что человек с самого начала ХХ века ориентирован даже не на естественные науки, как это было в XVIII веке, а на технические: все учились в технических институтах, все становились инженерами... Поэтому и к религии, как только она у нас была реабилитирована, люди подошли как к своего рода ноу-хау, руководству, как применить эту технологию к своей духовной жизни. И вера не стала абсурдной, безумной и открывающей путь к Богу, как это было у Авраама, Исаака или Иакова. Сегодняшняя вера очень часто бывает взвешенной, продуманной, разумной, технологичной, но вот этой абсурдности, о которой говорил Тертуллиан, безумия веры, которое видно в жизни святых, очень часто не бывает.

 

25 июня 2007 года. Прощание в храме

Современному человеку, говорит Юнг, религии больше не открываются изнутри, как средоточие души, они стали для него принадлежностью внешнего мира. Дух Святой не охватывает его Своим внутренним откровением. Современный человек пытается выбрать религию и убеждения и в конце концов снова отбросить их. Люди былого открывали для себя веру как нечто не связанное с той или иной конфессией, открывали её как стояние над бездной. Когда мы думаем, скажем, о Блэзе Паскале, нас меньше всего касается, что он по рождению и по своей религиозной практике католик. Он вне какой бы то ни было конфессии, потому что он стоит на прямом пути к Богу.

Когда-то, я помню, один священник сказал о молитве: "А зачем все эти книги, молитвенники?.. Человеку достаточно знать "Отче наш" и "Богородице Дево, радуйся"". Не нужно слов. В молитве нужна сила, открытость Богу, распахнутость сердца. А слова – это всё лишнее... Даже Феофан Затворник постоянно говорит в своих письмах, что слова молитвы, какого-нибудь акафиста или канона – это своего рода прописи, по которым дети учатся писать. Эти прописи могут быть отброшены, как только человек усвоит, что такое молитва: безмолвная, бессловная, "умная", как говорят об Иисусовой молитве, когда она уже просто остаётся без слов.

Очень важную вещь заметил Юнг, что сегодняшний человек выбирает себе религию. Перед апостолами такого выбора не было. "Куда нам идти? – говорят они. – Ты имеешь глаголы вечной жизни" (ср. Ин 6. 68). Очень важно понимать: религия не может быть избрана, она как-то сама собою входит в нашу жизнь, когда нас позовёт Бог, когда Он откроется нам, когда перед нами раскроются приготовленные Им для нас богатства. По слову пророка, "не слышало того ухо, и не видел глаз, и на сердце человеку то не приходило, что уготовал Господь любящим Его" (ср. 1 Кор 2. 9). Когда же религиозность начинается с выбора веры, человек оказывается в духовном тупике...

Надо прямо сказать: религия, которую выбирает человек, со временем действительно отомрёт, и в чём-то были правы те критики религии, которые говорили [об этом]. Она умрёт как нечто выбираемое или как нечто человеческое и статическое. Но вера, которая даётся, вера, которая является результатом того, что Бог удивительным, непостижимым образом (который меньше всего казался вчера для нас возможным) Сам открывается перед нами, – это то главное достояние человечества, которое никогда не устареет. Вера Авраама и наша с вами вера действительно вне времени. Лишь бы однажды услышать вот этот стук, о котором Христос говорит в Апокалипсисе: "Я стою у дверей и стучу, и кто услышит..." (ср. Откр 3. 20). Для этого, конечно, надо уметь слушать, но слух по отношению к Богу не всегда есть у сегодняшнего человека.

 

26 июня 2007 года. Пятницкое кладбище

У Бога нет тиражирования отношений человека с Ним. У каждого эти отношения складываются особо, каждый как бы впервые в истории человечества открывает дорогу, ведущую к Богу. Триллионы людей – триллионы дорог, ведущие человека к Богу. Открывание этих дорог бывает трудным, долгим, небезопасным. У Спинозы есть хорошая мысль. Говоря о пути к Богу, о познании Бога, он пишет: "Если этот путь, который, как я показал, ведёт к Богу, и кажется весьма трудным, всё же его можно найти. Да он и должен быть трудным, ибо, если бы спасение было у всех под руками и могло бы быть оценено без всякого труда, то тогда как бы мы могли пренебрегать им? Но всё прекрасное так же трудно, как и редко". Когда мы говорим, что редко кто находит путь к Богу, это не значит, что нашедших этот путь мало. Это значит только, что каждый находит этот путь своими собственными усилиями, своею собственной дорогой, своими собственными тропинками. Я думаю, жизненность богословия владыки Антония заключается именно в том, что он умеет показать человеку, как искать этот путь, а потом вовремя уйти и не встать между ним и Богом; чтобы открыть человеку возможность – да, порой методом проб и ошибок – идти по своей дороге, сбиваться с пути, и вновь идти, и в конце концов увидеть этот ослепительный свет, который и есть встреча с Богом. Та встреча, о красоте которой можно сказать, но нельзя описать... †