Какой язык показывают с экрана?

В сообщении о празднике Преображения Господня история появления Спасителя перед учениками заканчивается так: «Апостолы испугались и пали ниц», — сообщает РИА «Новости»

Законодателями языковых правил в России на протяжении столетий были писатели. Такое положение дел решительно изменилось в последние полтора десятка лет. Писатель больше не убеждает, потому что он сделался беден, а бедных не за что уважать. Если ты не Донцова или Лукьяненко, а таких на всю страну дюжина, словесность — не источник существования, служащего ориентиром. Тиражи «серьезных» книг обычно не превышают пяти тысяч. Исключения (Сорокин, Пелевин) редки. Формула «если ты такой умный, почему такой бедный» банальна именно потому, что общеприемлема.

Зато выдвинулась другая группа людей, по профессиональной надобности постоянно имеющих дело с языком, — тележурналисты. Они единственные из «словесников» занимают видное место в обществе наряду с политиками, бизнесменами, артистами. Они богаты, уверенны, не по сезону загорелы. Они всегда перед глазами, легко их уважать и им подражать.

Столь же естественно к ним прислушиваться и воспроизводить их язык. В мире, насквозь пронизанном телеинформацией, нет более влиятельных интонаций и более убедительных слов. Вот почему важно, какой язык показывают с телеэкрана.

Законы единообразия

Термин из армейского Строевого устава («койки должны быть заправлены единообразно») достоверно описывает явление современного российского телевидения — с его шинельной серостью и казарменным упрощением картины мира.

В последние годы мне не раз приходилось бывать членом жюри конкурсов регионального ТВ, которые устраивала репрессированная ныне замечательная организация «Интерньюс». Там представляли программы телекомпании от Калининграда до Камчатки, и легко было убедиться, что язык их практически не-
отличим друг от друга.

Можно держать пари, что ведущий, передавая слово репортеру, скажет: «Все подробности у…», точно зная, что это заведомая неправда. Всех подробностей у репортера нет и быть не может. Но другого оборота (например, просто «Подробности у…») не предусмотрено: сейчас так носят.

Если случился теракт, ничего другого не услышишь, кроме как «прогремел взрыв», — хотя это характеристика лишь акустическая. Существенно то, что взрыв произошел, но на российском ТВ взрыв может только прогреметь.

Стоило бы учредить специальную премию тому, кто объяснит, что означает фраза «К другим новостям». А к каким же еще? К тем, что уже были? Однако так говорят и на центральных, и на провинциальных каналах.

Если что-нибудь не делается вовремя, всегда скажут: «не спешат».
Если где-нибудь дела идут плохо, это называется обязательно «переживают не лучшие времена» — и никак иначе.

Само по себе безобидное слово «достаточно» употребляется без разбора, заменяя и «вполне», и «довольно», и многое другое: вплоть до дивного словосочетания «достаточно безграничная власть».

Я уж не говорю о повсеместном, не только на ТВ, а вообще в российском обиходном лексиконе, применении «энергетики» вместо «энергии». Когда говорят: «Его энергетике можно позавидовать», имеют в виду, разумеется, энергию. Энергетика — это наука или отрасль. Но именно потому, что наука или отрасль, она солиднее.

Имитация новостей — в клише вроде «прокуратура возбудила дело по статье…»: это новость только в очень запутанном случае. Истинная же новость, если прокуратура НЕ возбудила дело. Непременное сообщение: «На место происшествия прибыл губернатор области»… — это новость только тогда, когда он прервал визит в Зимбабве или отпуск на Гавайях. Вот если губернатор НЕ прибыл на место происшествия — тогда новость точно.

Единообразны раздумчивые вводные фразы вроде: «Память услужливо подсказывает» и особенно концовки: «Время покажет», «Комментарии, как говорится, излишни», «Поживем — увидим».

Единообразию есть, разумеется, объяснение: полная придавленность контролем сверху. Все как один под козырек. Удобнее, спокойнее, безопаснее.

И еще: электронная журналистика ограничена временем. На бумаге границы можно отодвинуть, а на ТВ так не выходит: в минуте всегда 60 секунд. Проще ухватиться за штамп.

Единственное, к чему тут стоит взывать, — профессиональное самолюбие. Журналистика не бог весть какое творчество, но все же не вытачивание шайб: без заявки на индивидуальность здесь делать нечего.

Поиски значительности

Любая затея — «проект». Любая контора — «структура». Любая территория — «регион».

Военная или террористическая операция — непременно «хорошо спланированная» и/или «тщательно подготовленная». Результат не имеет значения: например, никто не пострадал, а все нападавшие, наоборот, убиты. Взорванная машина всегда «взлетает на воздух», хотя так бывает лишь в кино, на деле машина вздрагивает на месте и разваливается. Наступление — только «широкомасштабное», даже если в нем участвовали два взвода (то есть, разумеется, «были задействованы»: из солидного лексикона колхозного бухгалтера).

Мотивы ясны: чем более грандиозным предстает событие, о котором рассказывается, тем значительнее выглядит рассказывающий. Схожей цели — претензии на особое знание — служат межсюжетные связки.

После сообщения о встрече британского премьера с испанским диктор говорит: «Тем временем на Филиппинах продолжаются подземные толчки». Потаенная связь филиппинского землетрясения с европейской дипломатией наверное, есть, ясно же сказано: «Тем временем».

Следом за новостью об испытаниях ядерной бомбы в Пакистане начинается очередной сюжет: «Между тем в Сан-Себастьяне открылся кинофестиваль». Погружаешься уже не в раздумье, а в отчаяние: между чем открылся фестиваль? Так-таки между бомбами?
Безобидный разделительный союз «а» используется со зверским сладострастием. После новости о миллиардах Билла Гейтса идет: «А в театре Олега Табакова новый спектакль». Тут вроде нечто брезжит: ответ российской духовности на западный меркантилизм. Но назавтра союз «а» встанет между российскими алюминиевыми миллионами и американским поэтическим конкурсом.

В основе — попытка преодолеть дискретность мира, сшить обрывки событийной ткани. Представить жизнь плавным потоком, а не взрывными толчками. Сериалом, а не клипами. Связать торчащими даже не белыми нитками, а белыми канатами тонкую рвущуюся материю — конечно, не удается.

Но хочется.

Убожество фантазии ярко проявляется в заголовках новостей, хотя вообще-то заголовки на ТВ не нужны вовсе. Такие, какие есть, — точно. Это либо натужное остроумие, неизбежно перерастающее в болезненно шутливый цинизм: «Боевики работают без выходных» (о гибели солдат в воскресенье), «На трибунах становится тише» (после теракта на стадионе). Либо пошлость: «Курить — здоровью вредить» (о законах против курения во Франции). Либо пустословие: «Аты-баты, шли солдаты» (День защитника Отечества), «Вся власть — Уго Чавесу». Либо просто бездумное вранье: «Пожарные спасли собор Парижской Богоматери» (тут же сообщается, что горел дом в полукилометре от собора). «Красноярский край охвачен огнем» — взгляд на глобус убедит в том, что будь это правдой, такой катастрофы не знала Земля со времен Всемирного потопа.

Агрессивная красота

«Крошки от большого пирога своей щедрости». «Череповец готов к нашествию клещей». «Огонь получил вольную». «Нельзя попросить беду подождать до утра». «На руки юной Леночки Петровой ложится первый метр колбасной оболочки».
Посмотрел бы я на кавалера этой Леночки. А журналиста видел: так себе, но вожделеет красоты. Слишком сузилась информационная площадка на российском ТВ: ничего по-настоящему острого нельзя сказать ни о политике, ни об экономике, ни о социальной жизни. Вот и приходится брать свое, как в советские времена (к которым всё ближе), в красотах стиля.

Из всех городов мира я больше всего люблю Венецию, оттого и отмечаю особую к ней тягу на российском ТВ. Стоит разлиться местной реке, как появляются «Венецианские пейзажи Югорска», «Скоро в магазины Ноябрьска можно будет въезжать на гондолах», «В ближайшие дни станет ясно, превратится ли Ижевск в Венецию». Волнуюсь: превратился ли?

Невозможно слушать, как Англию именуют «туманным Альбионом». Не ясно, что миллионы раз эту дешевку уже произносили? Не ясно. А старшие — по небрежению или неведению — не сказали, что стыдно быть попкой, бубнящим одно и то же от Камчатки до Лиона. (Лион — это русская версия «Евроньюс»: они там, надо полагать, знают иностранные языки, но русский не очень — например, у них спортсмены постоянно в роли манекенщиц, потому что пьедестал всегда именуется подиумом.)

А это на каком языке произносится: «Наши новости выходят каждый час и каждые полчаса»?

Нелады с господами. «Господин» — все еще не нейтрален: всегда сомнительный, да, пожалуй, и отрицательный персонаж, особенно если «пресловутый» или «небезызвестный». Однако в обращении — уже приемлем. При этом полное непонимание того, что в третьем лице с именем и фамилией — нельзя.

«Господин Билл Гейтс заявил» — нельзя. Без имени — можно: «Господин Гейтс заявил» (либо «Билл Гейтс заявил»). Тонкость, надо привыкать. Можно перечитать что-либо из Толстого или Чехова — у них все правильно.

Среди «географических» штампов самый примечательный, по частоте употребления стоящий рядом с Альбионом, Поднебесной и Страной восходящего солнца — Остров свободы. Советское клише успешно перешло в нынешний журналистский обиход. И никого не смущает фраза «Новые репрессии на Острове свободы». Сменились история, география, политические коды — а словосочетание осталось.

Отдельная тема — философическая журналистика: «Жизнь — это бесконечный выбор между созиданием и разрушением» — кто б мог подумать? Загадочное: «Капля воды, в которой отражается целый клубок проблем». Или до сих пор мною не вполне осознанное: «Чтобы вопросы отпали для понимания».

На новенького осваивается религиозная тематика: «Явление судебных приставов народу», «Христос Воскрес — без сомнения, главная народная новость недели». В сообщении о празднике Преображения Господня история появления Спасителя перед учениками заканчивается так: «Апостолы испугались и пали ниц», — сообщает РИА «Новости».

В общем, «в Первомайском районе наступили критические дни». Давно и, похоже, надолго.

P.S. Как говорил Честертон, «единственное, что оправдывает моральную деградацию прессы, — то, что ей сопутствует деградация умственная».

Петр Вайль, специально для «Новой»

04.06.2007